Как «Военно-полевой госпиталь» Роберта Олтмана обнажает абсурд войны
Роберт Олтман стал классиком с «Военно-полевым госпиталем»: в разгар вьетнамской кампании антимилитаристский фильм, снятый ветераном Второй мировой, получил «Золотую пальмовую ветвь» и несколько номинаций на «Оскар». Вместо военных действий Олтман показал их результат — локация военно-полевого госпиталя лучше всего располагала к тому, чтобы привить отвращение к абсурду и жестокости войны.
В 1971 году на «Оскаре» за звание лучшего фильма боролись «Пять легких пьес» Боба Рафелсона, «История любви» Артура Хиллера, «Паттон» Франклина Шеффнера, «Аэропорт» Джорджа Ситона и «МЭШ» («Военно-полевой госпиталь») Роберта Олтмана. В своей последней книге «Киноспекуляции» Квентин Тарантино пишет, что всей душой болел тогда за абсурдистскую антивоенную комедию Олтмана, которую он успел посмотреть в прокате трижды. Стоит отметить, что Тарантино в тот момент едва исполнилось восемь, а на сеанс фильма, пестрящего обнаженкой и полного самых грязных ругательств, его провел бойфренд матери, большой синефил и либерал. Тарантино признается, что, конечно, не понял в столь юном возрасте анархистский посыл «МЭШ», зато смеялся вместе с залом над пранком полевых хирургов в адрес женского состава, особенно над сценой в душе, когда майор Маргарет «Горячие Губки» Халиган оказывается в чем мать родила на виду у всей военной части. «Оскар» в итоге взял «Паттон» — традиционная патетическая драма о доблести американских солдат на фронтах Второй мировой, слишком провокационный и новаторский «МЭШ» удостоился лишь награды за адаптированный сценарий — Рингу Ларднеру-младшему, перенесшему на экран автобиографический роман Ричарда Хукера «МЭШ: история трех армейских врачей». Впрочем, Олтману не было причин кручиниться из-за проигрыша, ведь «МЭШ» уже успел получить «Золотую пальмовую ветвь» в Канне и собрал в прокате впечатляющую кассу. Для недавнего дебютанта — по-настоящему Олтман пришел в кино уже в сорок лет — это был немыслимый успех. Через два года после премьеры «МЭШ» вдохновит телевизионщиков на создание одноименного сериала, выпускавшегося благодаря своей огромной популярности аж до 1983-го.
Идея экранизировать предельно критический роман Хукера о быте военных врачей в прифронтовой зоне в Корее пришла в голову Рингу Ларднеру, уже зарекомендовавшему себя как превосходный сценарист на «Малыше из Цинциннати» (1965) Сэма Пекинпа и Нормана Джуисона. Ларднер предложил купить права Инго Премингеру (младшему брату знаменитого режиссера Отто Премингера), трудившемуся в основном литературным агентом — в частности, он представлял интересы пострадавшего от маккартизма Дальтона Трамбо и потому не испытывал к государственной и военной машине ничего кроме негодования. Вместе с начальством студии «ХХ век Фокс» Инго Премингер составил список предполагаемых режиссеров: Дэвид Лин, Артур Пенн, Стэнли Кубрик, Джозеф Манкевич — все сплошь большие звезды классического и Нового Голливуда. Однако ни один из претендентов не смог в силу насыщенного графика или не захотел из-за сложности материала принять участие в проекте. Последним в списке значился Олтман, имевший в активе пару картин, умеренно заинтересовавших критиков (фантастическая драма «Обратный отсчет» с Робертом Дювалем и Джеймсом Кааном 1967 года и параноидальный триллер «Холодным днем в парке», в 1969-м показанный вне конкурса в Канне). Шансы Олтмана, прямо скажем, были невелики, но в отличие от других кандидатов мир армейской муштры и военные будни он представлял себе не понаслышке, ибо учился в военной академии Вентворта в Миссури и сражался во Второй мировой, летая на бомбардировщике В-24 над Голландской Ост-Индией. Едва прочитав книжку, Олтман изъявил пламенную готовность броситься в антимилитаристскую атаку и развенчать все мифы о ВС США — не только старые, но и современные: на дворе стоял 1969 год, война во Вьетнаме не сходила с газетных полос, предшествовавшая ей корейская кампания могла бы стать идеальным историческим материалом для фильма, обличающего день сегодняшний.
Разумеется, Олтману не доверили того бюджета, на который он рассчитывал. Поэтому Корею и Японию, куда срочно вызывают протагонистов, оторвав их от гольф-турнира, спасать получившего серьезное ранение сына конгрессмена, снимали в павильоне в Санта-Монике, где за стеной в этот же момент, словно нарочно, Франклин Шеффнер дирижировал «Паттоном». Сцены на пленэре — собственно гольф и прочее дуракаваляние — актеры разыгрывали по соседству от виллы магната киноиндустрии Дэррила Ф. Занука, который постоянно жаловался на шум и непристойное поведение членов группы.
Работая над режиссерской версией сценария, Олтман решил, что в кадре не должно быть никаких военных действий, только их результат: обезображенные взрывной волной тела, которые больше правят, чем чинят, хирурги, отрезая пилой конечности, дабы гангрена не прикончила пациента. В любом случае вскоре после пробуждения пациента прикончит депрессия. «Когда он проснется, скажи ему, что между ног у него теперь пустота»,— бессердечно заявляет медсестре капитан Пирс Ястребиный Глаз (Дональд Сазерленд).
Продюсеры требовали от Олтмана избавиться на монтаже от чересчур натуралистичных эпизодов, показывавших в кровавых деталях, что творится на операционном столе после того, как оказавшийся на нем боец выполнил долг и с честью, как негодный материал, может быть списан в утиль. Олтман, однако, настоял на своем — казарменный юмор и здоровый цинизм «МЭШ» нуждался в драматическом контрапункте. Секс, о котором болезненно мечтают, навязчиво говорят и которым, если очень повезло, бестолково занимаются герои,— средство от страха, что снедает души, застрявшие в прифронтовом аду. Вспоминая в интервью о личном военном опыте, Олтман всегда говорил, что на передовой думал только о девушках, причем исключительно в скабрезной манере. Секс нужен солдату, чтобы почувствовать себя живым перед тем, как смерть скажет свое последнее слово, используя вместо микрофона пушки. Прежде чем лечь в цинковый гроб, требуется возлечь — не важен ни пол, ни звание того, кто согласится затащить себя в койку.
С точки зрения феминизма «МЭШ» — чудовищно патриархальное кино, пышущее мизогинией через склейку, с точки зрения гуманизма — эпифания, ведь Бог есть любовь. Но вообще-то «МЭШ» — торжество абсурда и над Священным Писанием и над мирским законодательством. Плодитесь и размножайтесь, чтобы без вины быть убитыми, а без следствия убивать. Намеренный сексизм у Олтмана равняется антиконформизму — «МЭШ» срывает покровы не с женского тела, а с людского лицемерия. Майор «Горячие Губки» Халиган (Салли Келлерман) сперва строчит вместе с майором Фрэнком Бернсом (Роберт Дюваль) донос на разнузданное поведение старших хирургов Пирса и Макинтайра (Эллиотт Гулд), а затем бросается в объятья Бернса, позабыв про все приличия, потому что и ее настигает страх и отчаяние. На войне некуда бежать, разве что к друг другу, к тому, кто еще дышит. «У тебя дома жена и дети»,— не переставая целоваться, страстно бормочет Пирсу хорошенькая медсестра. «Если бы она была здесь, я бы любил ее, а не тебя»,— отвечает ей капитан: на войне и без сердечных дилемм слишком много противоречий. Прибыв в часть, Макинтайр расставляет на тумбочке фотографии законной супруги, отпрысков и красотки из порнографического журнала, тоже не желая вникать в нюансы противоречий.
«МЭШ» открывается цитатами из генерала Макартура и президента Эйзенхауэра, напутствующих и зрителей и протагонистов казенными речами: «наши ребята отдают лучшее, что у них есть», «наши ребята выстоят» и так далее по списку фальшивых патриотических трюизмов. Что значит «наши»? Кто дал право чиновникам в штатском и солдафонам, чаще появляющимся на банкетах, чем на передовой, присваивать жизни людей, распоряжаясь их судьбами якобы во имя родины? Что делает эта родина в Корее или Вьетнаме? Чью свободу она защищает? Кажется, свободу умирать, ведь ничего иного в меню нет: смерть и на первое, и на второе, а кому не хватило — волен отрезать головы или сложить собственную на десерт. Помимо шеф-поваров, записывающих свои рецепты на географических картах или гербовой бумаге, тут, как и полагается в первоклассном заведении, трудятся еще распорядители, отвечающие за пищу духовную. Солдата от смерти отвлекают своими проповедями капелланы. «Эй, богомольный, подержи-ка, зажим,— окликает одного из таких проповедников Макинтайр,— глядишь, не придется пациента отпевать». Каждое утро в «МЭШ» начинается с анонса культурной программы: сегодня вам покажут отменную картину «Когда Вилли вернется домой», эта лента поднимет вам настроение и заставит смотреть в будущее с оптимизмом! «Ах, вот чем все мы здесь заняты — утверждением оптимизма!» — издевательски передразнивают раздающиеся из громкоговорителей кинокритические обзоры мучающиеся похмельем хирурги.
Дерзость, с которой главные запевалы Макинтайр и Пирс ввязываются и в пьяные драки, и в идеологические диспуты, тоже во многом происходит от отчаяния. Какая разница, где убивать время — под стражей или на страже,— и там и там полный мрак. Но этот нескончаемый бунт — в мелочах и по сути — еще и отличительная черта жанра, возведенного Олтманом в принцип: стоглавое милитаристское чудовище возможно победить его же оружием. Слабоумие и отвага — беспроигрышная тактика в борьбе с надвигающимся по всем фронтам абсурдом. И в этом смысле Макинтайр с Пирсом наследуют славной традиции Швейка, еще одного «слабоумного», но бесстрашного персонажа, совершавшего свой знаменитый Будейовицкий анабасис, сохраняя бодрость духа и ясность ума среди всеобщего идиотизма и безумия. На Хукера, по его признаниям, как и на Джозефа Хеллера, автора «Уловки-22» (кстати, экранизированной Майком Николсом и вышедшей в прокат в том же 1970-м), повлиял именно роман Гашека.
Абсурд отскакивает от Макинтайра с Пирсом, потому что они отказывают навязанной им военной реальности в праве на существование. Дураками рождаются, подлецами становятся. Лучше с первыми бок о бок жить в миру, чем по приказу вторых сеять смерть и умирать, ибо за терпение воздастся, а за преступлением следует наказание, далеко не всякую вину получится искупить.
В финале, после футбольного матча, организованного по прихоти взбалмошного генерала, герои возвращаются в палатку, где Пирса ждет приказ: он может отправляться домой. На том же джипе, на котором он и попал в этот сумасшедший дом, Ястребиный Глаз скроется за поворотом, толком не попрощавшись с товарищами. «Прощай» в военном контексте звучит слишком двусмысленно и неизменно печально. Они бы предпочли больше никогда не встречаться, ведь поводом может стать только еще одна смертоносная мясорубка. С другой стороны, прощаться навеки — словно заранее хоронить.
Вместо титров в «Военно-полевом госпитале» начнут объявлять имена исполнителей и авторов только что разыгранной перед нами экзистенциальной пантомимы: то, что случилось, вряд ли приснится, и все же это был чертовски хороший спектакль. «Вы смотрели «МЭШ»»,— надрывается диктор в радиоточке. К показу в армии США «МЭШ» будет на долгие годы строжайше запрещен.
©kommersantam.com